Нас учат убивать

Нас учат убивать В Славянске бои — короткие строчки новостей. ну, бои и бои. Подробностей не сообщают. Моя команда слушает мои сводки, после телефонных разговоров с ребятами. Говорят: — Ну, так хоть больше ясно. Потому что по новостям никаких подробностей. Ну, как больше ясно? Я пересказываю коротко, что мне говорят. А что мне говорят? — это происходит приблизительно так: — Эти козлы роздали оружие пацанам. — Как пацанам? — От 12 до 15 лет. Местные гопники. Представляешь? Как в них стрелять? — Не знаю. Даже боюсь представлять. Но у них реально боевое оружие? — Ну, автоматы, это боевое оружие? — Блин. — Блин. Десантники тут в шоке были, когда узнали. Решили, если шо, стрелять предупредительными. Авось, пацаны обсерутся и разбегутся. — А много их, пацанов? — Да вроде не, бегают в основном по городу, у пацанов Зарница. На нас-то идут другие. — Взрослые? — хе-хе. Взрослые. Взрослые и обученные. — Хорошо обученные? — ну как ты думаешь, обучают в ГРУ? В Славянске бои. Там стоят люди, которые ещё недавно ничего страшнее мишени в прицелы не видели. Там стоят также люди, которые ещё пару месяцев назад не держали в руках ничего страшнее булыжника. А ещё шесть месяцев назад даже булыжник в руках им казался невозможным. Украина современная не знала экстремизма. Не знала городских войн. Не знала войн вообще… — Здравствуйте, Диана. — Здравствуйте, полковник. Мы передаём вашему посту бинокли, прицелы, берцы, камуфляж, тактические рюкзаки, тактические ножи, рации, фонарики… Нам нужно знать, что ещё нужно, пока в машине есть место. (когда я задавала такие вопросы Майдану, мне всегда, без исключений, отвечали — автоматы. Пулемёты. ну хоть мелкашку, а? Полушутили так. Полу… Я отвечала тоже полушутливо — от чого нема, того нема. Жду ответа от полковника, пряча улыбку — там-то автоматы точно есть) — Так. Нам нужны приборы ночного видения, ещё нужно… Молчание в трубе. — Алло? Алло, полковник, вы меня слышите? Молчание. Я жду. Я слышу выстрелы в трубе. сухие такие выстрелы. — Извините, тут стреляют. — возвращается в трубу полковник. — Свяжемся позже. ВЗЯТЬ ОРУЖИЕ! пи, пи, пи… вздыхаю, нажимаю на отбой. Свяжемся позже. Нужно же мне узнать, что требуется отдельно взятому подразделению. Современная война — она при фейсбуке, вконтакте и жж. Ребята даже из воюющего города умудряются выйти в интернет. Правда, чаще всего на почитать. Написать нет возможности. ну, тогда сбрасывают пароли, просят написать в аккаунты под диктовку. Так и пишем. Современная война — они при телефонах. Я уже знаю, почему в ответ на звонок быстро жмут на отбой и пишут смс: «Не пиши, не звони до восхода солнца» Понимаю, почему телефон вдруг резко отключают. Ребята заняты, вздыхаю я. И это разные виды занятости — когда телефон включен, но желательно на него не звонить до восхода солнца. И когда телефон выключен вообще. А бывает так, что вообще телефоны разбирают. И батареи вынимают. Это третий вид занятий. Ну, и о четвёртых, пятых, пятнадцатых видах мне не говорят, конечно. Мне вообще иногда уже говорят о потом. О вчера — вчера, мол, было так. Вчера мы встали и пошли. Нам, дескать, снайпер этот надоел, так мы его… ну, эта… Потому и телефон молчал. А мне вчера об этом не сказали, потому что у меня сердце, и вообще зачем мне это говорить, скажите на милость? Правильно, в принципе. Но сердце — оно сердце и вчера, и сегодня. И перед атакой, и во время, и потом. И вообще… Знаете, я думала, от моего сердца ничего не осталось после Майдана — когда на безоружных людей шли вооружённые люди (люди?), готовые убивать безоружных. Хоть и с булыжником в руках, но безоружных. Хоть и с коктейлем, но положа руку на сердце, давайте поразмыслим — что тот коктейль против автомата? Знаете, я трижды прощалась с моими ребятами. Это были атаки, когда они понимали и все мы понимали — мы можем прощаться навсегда. Ну, как прощалась? — я целовала их, обнимала, крестила. Это была картина… Ребята почему-то смеются, когда я их крещу. А потому что я вполне себе атеистически настроенный человек, и они об этом знают. Некоторые говорят, принимая моё крестное знамение: — Михалыч, ходят слухи, что некоторые механики крестят лётчиков перед вылетом. — Врут. — отвечаю я, торопливо тыкая воздух — лоб, пузо, плечи… Знаете, всё меняется. Я сейчас просто вздыхаю, когда мне быстро говорят в трубу: — Извини, сейчас некогда. — а перед тем, как услышать пи, пи, пи… я слышу выстрелы. Я не прощаюсь с моими ребятами перед атаками и прочими занятиями. Только иногда торопливо тыкаю воздух перед телефонной трубкой — верх, низ, право, лево. Ну, или наоборот. Смотря с кем разговариваю. Не все ж такие атеистически настроенные человеки, а я немножечко за их конфессии знаю. Мне очень больно. Моя Украина, Украина моего поколения и поколения моих детей, была крайне миролюбивой страной. Я скажу более — это была страна эдакого всепрощения и благодушия — не надо нас трогать, не надо, у нас огород, у нас скотина, нам некогда и нет смысла воевать, і отам в нас ще огірочки не посажені. Нет, мы прекрасно знали, что мы-то отстрелялись самыми последними. Мы долго не сдавались в эту клоаку, в этот союз советских. Но нам известно также, что для того, чтобы мы начали стрелять, нужно очень много. Это то, о чём я всегда говорю — мы долго. Очень долго запрягаем. Но остановить нас после уже очень трудно. Не оттого мне больно, что мы долго запрягаем. И не потому что остановить нас сложно. А потому что сейчас, на моих глазах и при моём участии, калечат мою страну. Нас учат убивать… Мы же не имели того, что было в Азербайджане и Грузии. И танков не было на наших площадях — танков своей страны, стреляющих в граждан своей страны. Наши парламенты никто не расстреливал — там только били морды друг другу наши провластные мужи и даже дамы, чтобы после этого встречаться в одних ресторанах и благодушно раскланиваться, если не целоваться. Наша политика была такой политикой — кум, брат, сват. Вот это политика! — посмеивались мы горько, однако, не без некоторой, тщательно скрываемой, гордости. Гордость базировалась на общем ощущении единости. Я бы даже сказала, соборности, если бы не боялась высоких слов. (кстати, а нифига я их и не боюсь, я даже пафоса не боюсь, считая, что пафос боятся только те, кто не умеет им пользоваться, а у меня с ним всё ок, он у меня на жаловании, твёрдая ставка без премиальных) Гражданская война была невозможна в Украине, по той простой причине, что у нас тоже кум, брат, сват. Кум на востоке, брат на западе, сват на юге, а на севере живёт бабушка. Например, общая для всех бабушка. Ну, это приблизительно всё, конечно. Но повторяю — гражданская война была невозможна в Украине. А знаете, она и сейчас невозможна. Её нет, гражданской войны. И в этом вопросе Украина выдержала марку. А знаете, в Украине идёт война — или совсем уж врёт мой телефон, в котором иногда сухие выстрелы и: — Извини, потом перезвоню… — и пи, пи, пи… и торопливо я крещу трубу, верх, низ, право, лево. Если вчера, например, я разрывалась в делах — закупая бинокли, рации, прицелы, берцы, и пр, пр, пр для Славянска, складывая броники для отправления в Харьков, Мариуполь и Мелитополь, надиктовывая список медикаментов, которые следует закупить для Одессы, и мягкие носилки, мягкие носилки для той же Одессы и Киева — а параллельно отвечая по телефону: — Нет, мы не отправляем машину на Херсон. Мы отправляем в другие места. Нет, мы не занимаемся этой девочкой, у которой половина тела в ожогах. Вы перепутали. мы занимаемся мальчиком, которого облили кислотой. Но если нужна помощь этой девочке, мы поможем, вы только скажите. Затем приезжали наши экипажи, высланные на закупки нужных и полезных нашей армии вещей, затем хлопали двери и входили-выходили люди — кто приносил деньги, кто забирал броники — мы время от времени присаживались на стулья, выискивали чистую чашку в кучах невымытой, или вымытой, но неразложенной посуды, торопливо наколачивали в чашку растворимого кофе, хлебали обжигаясь и спорили, например, о том, чем отличается коллиматорный прицел от оптики, и в чём суть крепления на автомат типа «ласточкин хвост», а также почему СВД не пробивает отдельно взятую сталь. Затем мы встряхивались, тупо смотрели друг на друга молча… Знаете, мы иногда так смотрим друг на друга, как будто хотим спросить друг же у друга: — Где я? Там ли я, где был? Не снится ли мне это? — Чёрте-шо. Двадцать первый век на дворе. Чем мы занимаемся? — вскрикивал Гена, и продолжал с умилением слушать спор наших девочек об автоматах, и это был вполне квалифицированный спор, я вам говорю. Затем мы снова разлетались по военторгам, по упаковке и отправке жилетов, попутно сетуя, что все магазины и склады Киева выгребли давно, новых поставок нет, радуясь тому, что мы нашли новый магазинчик военторга, где можно взять ещё оригинальный мультикам, а также смеясь, что наша Швейная сотня, страдая от нехватки материалов (всё сложнее раздобыть нужную нам ткань) делает то броники двухцветные, спинка чёрная, перед серый, то совсем гламуря, ставя на чёрные жилеты синие липучки. — Скоро будем делать в цветочек. — смеёмся мы. — Да хоть в горошек, лишь бы защищал. — отвечают нам ребята, выгребая и погружая в багажники машин пластины и чехлы. Четыре месяца, Господи, мы делаем это. Наши девочки, привыкшие к пошиву платьев на кринолинах, шьют эти наши фирменные чехлы для броников. Знаете, я не удивлюсь, если они, вдруг психанув, пришьют внезапно к спинке кружево и ленты. Тогда мы сохраним этот жилет. Мы будем смеяться, глядя на него, когда мы снова станем собираться вместе, уже никуда не торопясь, но чуточку тоскуя по этим временам, временам бега и нехватки времени, нехватки материалов и главное — прицелов, прицелов, приборов ночного видения, раций, биноклей… Но это потом. А сейчас, знаете, в моей стране война. И это не гражданская война. Гражданская здесь невозможна. Знаете, к нам вошли некоторые отряды военных из соседней страны. Эта страна ещё любила называть себя нашим старшим братом. Ну что же, наш братец учит нас сейчас тому, что сам умеет мастерски… … нас учат убивать. Нас искалечат в результате, мы понимаем. Мы никогда уже не будем прежними — благодушными, всепрощающими, слегка ленивыми в вопросе запрягания, зато потом не остановишь. Мы научимся убивать. Мы будем убивать оккупантов и коллаборационистов. Дай Бог, конечно, нам не подстрелить того дурного гопника пятнадцати лет, которому ГРУшник соседней страны выдал автомат. Дай Бог — но нас сейчас не спрашивают. В науке обученья убивать вопросов не бывает. Наверное, эту учёбу нам рано или поздно и надо было бы пройти — при таком-то соседе! С эдаким «братишкой»! Наверное. Но долго нам потом придётся лечиться от такой учёбы. мы это понимаем. Мы сопротивляемся этой науке. Наши антитеррористические операции проходят максимально бережно и шёпотом. Нам лучше отойти, если там есть гражданские — пусть даже коллаборационисты. Пусть даже это местные алкоголики, гоп-стоп — всмотритесь в эти лица, полон роликов Ютьюб. И те ребята, что сейчас в Славянске — они встречают на себя огонь других. Обученных и экипированных оккупантов из соседней страны, наших учителей в привычной для них, учителей, науке убивать. Надеюсь, наши ребята их убивают. Мы хорошие ученики.